Широкому зрительскому кругу имя Валерия Яременко мало известно, хотя этот серьезный, глубокий артист чрезвычайно востребован в театре, и многие его коллеги, обладающие гораздо большей популярностью, могут только мечтать о тех ролях, которые им уже сыграны (Смердяков в спектакле «Завтра суд - Братья Карамазовы», Мизинчиков  в «Фоме Опискине», Кречинский в «Свадьбе Кречинского», Стенли  в постановке «В пространстве Теннеси У»). Наибольший резонанс у публики вызвали его работы в музыкальных постановках («Иисус Христос – суперзвезда», «Нотр-Дам де Пари», «Бу-ра-ти-но!»), что легко объясняется прекрасными вокальными данными и пластичностью Валерия. Но сам Яременко считает себя в первую очередь актером драматическим. Актером, которому тесно в одном жанре, в одном формате, в одном амплуа. И который готов доказывать снова и снова, что он может быть разным, что у него есть для этого и необходимое мастерство, и требуемый опыт.

Валерий, вы родились и выросли в Севастополе. Никогда не хотели связать свою жизнь с морем?

Отчасти я выполнил свое морское предназначение: служил в ансамбле песни и пляски Черноморского флота. А поступать в мореходное училище я никогда не хотел. Потому что с детства знал, что буду артистом или певцом. Поэтому после десятого класса поступил в Днепропетровское театральное училище.

Откуда после первого курса попали в армию - в вышеупомянутый ансамбль песни и пляски Черноморского флота. Что в большей степени это было для вас – служба или творчество?

С одной стороны,  именно воинская служба,  когда ты как мужчина выполняешь свой гражданский, социальный долг, а с другой стороны, возможность заниматься с педагогами и выходить на сцену. И те навыки и знания, которые я получил в ансамбле, до сих пор остаются для меня базисом. Это просто кладезь двух лет обучения, за что по нашим временам нужно платить серьезные деньги. Такая хоровая история дала мне очень многое – умение слушать партнера и не выпячиваться вперед, как делают очень многие актеры на сцене. Если бы не было ансамбля Черноморского флота, то и я мог бы превратился в солистку-обезьянку, которая забывает обо всем на свете и лишь одну себя выпячивает на передний план.

Наверное, этот опыт придал вам дополнительную уверенность, когда вы решили продолжить свое театральное обучение уже в Москве.

Да, безусловно, столь серьезная подготовка не могла не сказаться. И я успешно поступил в ГИТИС на курс Бориса Гавриловича Голубовского – на режиссерский факультет, в актерскую группу. И счастлив, что выбрал именно совместное обучение, а не чисто актерское, потому что знание режиссуры иногда помогает мне самому выстроить роль. Ведь режиссеров, которые могут тебе предложить весь рисунок роли, не так много. А нас еще Виталий Иннокентьевич Ковалевский, педагог Днепропетровского училища, развивал через режиссуру. Мы даже сдавали экспликацию по роли, которую играли. Он нас заставлял думать. И ты только с возрастом понимаешь, что человек – это в первую очередь голова. Все остальное прилагается к ней. Если у тебя в голове есть идея, ты ее осуществляешь. Если же у тебя в голове полный раскардаш, то у кого-то побеждает тело, у кого-то импульс или эмоция. И люди, которые это осознают, умеют думать, включают голову, часто побеждают самых талантливых, которые не понимают, что именно и почему они делают.

С момента окончания ГИТИСа и вплоть до сегодняшнего дня вы работаете в одном государственном театре – театре имени Моссовета. Были у вас за эти двадцать лет периоды разочарования этим коллективом, ощущение недооцененности им вашего художественного потенциала?

Когда-то я играл здесь в массовке, и как любой другой молодой приходящий актер – если он не раскручен телевидением и еще не имеет своего лица - был театральным пушечным мясом. Конечно, у меня и кризис был, я даже уходил из театра. Был период, когда я задумывался: «А стоит ли мне вообще заниматься этим делом?» Я все это проходил. И ничего плохого по поводу своей театральной жизни сказать не могу. Тем более, что сейчас, в эпоху коммерческого рынка, я могу совмещать успешную государственную службу с антрепризой и ведением каких-то мероприятий, приносящих мне гораздо больший доход, чем работа в стационарном театре.

Но на родной сцене сейчас репетируете что-то новое?

Да, видите, у меня под столом ролики лежат? Я учусь кататься на них, чтобы выйти на сцену в премьере Юрия Еремина по пьесе Гольдони. Спектакль пока называется «Хитроумная вдова». И вот я одеваю ролики и, когда есть свободное время, еду заниматься в фитнесс-клуб. Пытаюсь себя немного омолодить. Для меня занятия фитнессом  - это преодоление старческого актерского маразма.

Вы кокетничаете!

Нет, просто я вижу актеров моего возраста, которые ничего не делают для того, чтобы поддержать свою спортивную форму.  В силу своей раскрутки они обманывают зрителей и не отказываются от ролей, где им нужно быть скромнее в этом плане. Вот в спектакле у Еремина в основном занята одна молодежь. По сюжету они все - претенденты на прекрасную Розалину, которую играет Лиля Волкова. Некоторые из них мне в дети годятся, а я должен с ними соперничать, доказывать, что примерно их возраста. Поэтому для меня занятия в фитнесс-клубе -  серьезная возможность не набрать лишнего веса, чуть-чуть подкачать мышцы. Тем более что у меня так пошло, что во многих спектаклях приходится раздеваться. Пусть не догола, как в «Ladie's night», но все равно…

А вы случайно не страдаете эксгибиционизмом?

Ну, если бы я родился с косой саженью в плечах, этаким Тарзаном, то наверное, я бы больше красовался, чем красуюсь на сегодняшний день. Эстетически я понимаю, как надо повернуться и встать, чтобы скрыть недостатки, которые есть. И как правильно подать себя в контексте того персонажа, которого играю. Это уже не эксгибиционизм. Эту стадию я прошел в юности. А сейчас это называется геометрия. Потому что правильно прочертить пространство, правильно себя в нем разместить - в  том ракурсе, который необходим для моего персонажа - я  это интуитивно чувствую. Как нужно встать перед зрителем, чтобы быть либо относительно страшным, либо наоборот, относительно красивым.

А как вы относитесь к тому, что некоторые актеры или актрисы искусственно стараются задержаться в определенном амплуа, не соизмеряя его со своими возрастными и внешними данными?

Когда стареющие артистки играют Джульетту, это смотрится пошло и вызывает жалость по отношению к этим молодящимся женщинам. Надо вовремя уходить – не из театра, а от таких ролей. Грета Гарбо навсегда останется загадкой и неизведанной звездой, потому что это понимала. А у нас есть очень старые артистки, которые заполняют собой эфир, и ты, глядя на нее, думаешь: «Как эта могильная плита может делать такие кренделя ножками? Неужели она не понимает, что это смешно?» И вся страна подсаживается на этот дебилизм, и даже ты находишь в нем какую-то прелесть. Мне иногда кажется, что нас всех обкурили и дали возможность посмотреть телевизор. И ты смотришь и думаешь: «Вот это существо поет. И ему все аплодируют». Или один и тот же человек на экране доказывает всем, что он секс-символ. Раньше у меня сознание просто разрывалось от мыслей: «Как же так? Этого не может быть! Это просто страна дураков!»  Но это ведь тоже своего рода талант – быть никем, но создать некую иллюзию, голограмму. Если говорить об иллюзиях…

Вы в своей работе сами себе создавали их когда-нибудь?

Да, например, когда я приступал к работе над Квазимодо из «Нотр-Дам де Пари», то    фантазировал: «Вероятно, я стану русским Гару! Все СМИ начнут об этом говорить, и я получу пропуск в большие проекты - с серьезными людьми и настоящими гонорарами». И весь мой карточный домик рассыпался перед премьерой, когда мне сказали, что петь будет другой человек. Я показался себе марионеткой в руках невидимого кукловода, который меня держит в запасе. Я вообще себя иногда немножко штрафником ощущаю.

И как спасаетесь от этого горького ощущения?

Раньше я мучился и думал: «В чем мой прокол? Я что, хуже это делаю, чем кто-то другой?» А потом до меня дошло: «Меня, наверное, берегут для чего-то большего!» Я сейчас шучу, но ведь иначе можно сойти с ума. И в силу того, что я - человек, цепляющийся за жизнь, я стал многое анализировать и находить даже в негативе свою прелесть: я могу свободно идти по улице, не пряча лицо. И я не стал голограммой. Хотя, безусловно, есть достойные люди, которые умеют совмещать гламурность и свой талант. Я в детстве всегда задавал себе вопросы: «А что будет если…?» И рассматривал разные варианты: если я окажусь в автобусе, который падает с моста в реку. Или попаду один на необитаемый остров. И я выстраивал себе систему выживания не только в физическом плане, но и в ментальном. И у меня получалось. Поэтому если я окажусь на необитаемом острове – не реальном, а изолированном от социума - и меня по какой-то причине отодвинут, закроют все двери передо мной, я все равно выживу. Я найду себя в другом. Я зацеплюсь за эту жизнь. А если в жизни есть любовь, тогда вообще не существует никаких проблем. Любящий человек вдохнет в тебя такие силы, что ты всегда сможешь победить и выстоять.

А вы когда-нибудь испытывали любовь подобную той, что испытывал ваш Квазимодо к Эсмеральде?

Да, испытывал. Другое дело, что в жизни я не очень Квазимодо и могу привлечь противоположный пол. Конечно, у меня были юношеские комплексы: «Ах, она такая красавица, я ее недостоин». Но это несоизмеримо с теми проблемами, которые разрывали Квазимодо. И, кстати,  Квазимодо мне Бог послал именно в тот момент, когда распадался мой собственный брак. Поэтому эта роль стала для меня спасением. Потому что когда мужчина уходит из прошлой жизни – семейной жизни, а не романа какого-то, - то определенный период времени он не воспринимает других женщин, не доверяет им, не запоминает их. Они помогают ему в физиологическом плане, но не в душевном. Роль Квазимодо немножко растопила меня. И если бы не было моей личной ситуации, то я не смог бы сделать этот образ таким глубоким.

На сегодняшний день вы заняты в трех спектаклях Виктора Шамирова («Трактирщица», «Ladie's night», «Бог»). Если не углубляться в художественные достоинства или  недостатки этих режиссерских работ, то  вам близко то, что делает Шамиров? Или это работа на сопротивление?

Мне очень нравится Шамиров как индивидуальность. Есть вещи, которые я не воспринимаю, но целиком он мне очень интересен. Потому что Виктор попадает туда,  куда я иногда могу и не заглянуть. Я, конечно, чувствую любовь Вити к немножко иному типу актеров, чем я. Вот Гоше Куценко повезло в этом отношении, потому что Витя и Гоша как братья-близнецы, они иногда сплетаются в один творческий клубок. И я как ребенок начинаю ревновать, хотя понимаю, что нельзя любить всех. То обстоятельство, что я все равно нахожусь с Шамировым в одной упряжке, мне льстит. Когда мы репетировали «Бога», я получил настоящую школу того, как формируется спектакль из коллективного творчества. Мы же переписали фактически все! У нас была фабула, и мы встречались и придумывали спектакль. Другое дело, что у меня там небольшая роль, и я как ребенок все просил: «А мне, а мне! ..» И потом сказал Вите: «Давай придумаем мне монолог». И придумали. И получилась небольшая жемчужина, которой я как актер и удивляю зрителя. Потому что даже при небольшой роли ты все равно должен зрителя чем-то удивлять. С Шамировым можно договориться, но он бывает иногда жестким. И здесь надо уметь подстраиваться под человека, который является главным. Я считаю, что актер должен либо подстраиваться, либо очень ловко обманывать. А я не люблю конфликты. Я могу их создавать для выхода эмоций, но если чувствую, что меня выгонят из проекта, то потерплю и помолчу. Я в этом отношении приспособленец.

Вы активно востребованы в театре. С кино же у вас отношения прохладные. Как вы сами себе объясняете это обстоятельство?

Если бы у меня не было театра,  то, наверное, я бы предпринимал какие-то серьезные усилия, стучался в какие-то двери, просил бы свести с нужными людьми, делал портфолио и затрачивал часть энергии на то, чтобы люди узнали о моем существовании. Но у меня много энергии уходит на театр и музыкальные проекты. Иногда мне хочется попасть в настоящее кино. Может, найдется режиссер, который во мне увидит то, что ему нужно. Ведь бывают и счастливые моменты. Я до сих пор вспоминаю период, когда снимался у Геннадия Полоки в «Возвращении Броненосца». Сейчас Полока собирается снимать новое кино и говорит мне: «Главных ролей у меня здесь нет». На что я отвечаю: «Геннадий Иванович, я у вас хоть собаку, хоть листочек кленовый – кого угодно сыграю». Потому что я с таким уважением отношусь к нему, что готов быть любой краской в его палитре. А про кого-то другого понимаешь, что тебя просто как тюбик выдавили, не оставили ничего, и в результате получилась полная ерунда.

Но результат не всегда бывает адекватен затраченным усилиям. К тому же и зритель разный. Часто преданные поклонницы мешают артисту оценить степень собственного мастерства.

Если вы о девочках, выскакивающих на сцену с поцелуями, то  я этим переболел еще во времена нашего спектакля «Иисус Христос – суперзвезда». Есть поклонницы, которые придумали себе историю обо мне и пытаются навязать ее. В эти игры я не играю. НО: есть и другие поклонницы, которых  я ОБОЖАЮ за их деликатность, чувственность художественного восприятия, искреннюю веру в меня – человека, который выходит на сцену.



Беседу вела Наталия Кашина.
"Театральный курьер", сентябрь 2006 г.